другие цивильно. Будничная атмосфера учреждения убаюкала мою тревогу.

Наконец меня пригласили.

В тесном кабинете с распахнутым настежь окном, – отчего было еще жарче, – по углам за канцелярскими столами двое что-то сосредоточенно записывали. Третий, лет сорока, долговязый и жилистый, с серовато-землистым лицом и выпирающим кадыком, словно он проглотил карандаш, махнул мне на стол, втиснутый между стеной и стальным сейфом. Посетители по соседству, женщина средних лет и старичок в белой панаме, опасливо покосились на меня, как на матерого бандюгу.

Долговязый назвался следователем Самохваловым. Он простужено шмыгал носом, то и дело поправлял закатанные рукава рубашки и торопливо записывал мои формальные ответы: имя, возраст, место жительства. На его лице застыло такое кислое выражение, что мне стало неловко от того, что я отнимаю его время.

Наконец следователь переплел пальцы и взглянул на меня.

– Вы знаете Веру Анатольевну Кобелеву? – спросил он, внимательно наблюдая за мной. Я не сразу сообразил, о ком речь, но у меня почему-то повлажнели ладони.

– Да. Знаю. Это дочь второй жены моего отца? А что случилось?

– Когда вы видели её последний раз?

– Недели три назад.

– Точнее.

Я мысленно посчитал и ответил, как мог точнее:

– Где-то числа двенадцатого июня.

– Где и при каких обстоятельствах?

Я рассказал. Следователь не спешил записывать. Похоже, он без меня знал ответы, и его вопросы начали меня раздражать. Но я решил, что он сам мне всё объяснит.

– Вы обсуждали с Кобелевой вопрос наследства вашего отца?

– А что там обсуждать? Все принадлежит Вере.

Значит, разговор всё-таки пойдёт о юридических формальностях, обрадовался я. Но осведомленность Самохвалова удивила меня.

– Хорошо, – проговорил следователь и поежился: его знобило. – У вас было с Кобелей какое-нибудь устное соглашение по разделу имущества?

Я пожал плечами.

– Вера взялась сама всё уладить.

– Какая часть имущества оставалась вам?

– Я же сказал…

– Подумайте хорошенько, – перебил следователь.

Я подумал о деньгах, полученных от Веры, но не знал, стоит ли называть сумму.

– Вера заплатила мне мою половину от стоимости обстановки квартиры.

– Вы получили деньги?

– Да. И написал расписку.

– Вы считаете эту сумму достаточной? Ведь ваш отец был публичный человек.

– Более чем! Если учесть, что к имуществу я не имею никакого отношения.

– Между вами не было разногласий по разделу наследства? Вы не ссорились?

– Нет. Я же вам сказал. Мы чужие люди и нам нечего делить.

– Понятно, – следователь кивнул. – Какого числа вы уехали из Москвы?

Я сообщил и добавил, что ехал без билета, заплатив проводнику.

Самохвалов снова кивнул.

– Где вы были двадцать второго июня?

– Да где я только не был! А в чем дело то?

– Я объясню. Сначала ответьте на вопрос.

– Отдыхал на Лебяжьем.

– Один?

– С девушкой.

– Её имя?

Я назвал.

– Она сможет подтвердить ваши слова? Именно что двадцать второго июня вы были вместе на Лебяжьем озере.

– Да.

Тут холодок пробежал по моему телу. Я до сих пор не понимал, к чему клонит этот человек, но вспомнил, что две недели был на озере один. Даже если бы мы заранее договорились с Ирой, что были неразлучны (а зачем нам лгать?), по корешкам авиабилетов можно было легко установить, что она летала к родителям.

– Погодите, – остановил я Самохвалова: он начал записывать мои показания. – Совсем забыл! Первые две недели я был один. Ира приехала позже.

Следователь выпрямился на стуле и задумчиво покусал нижнюю губу.

– Хо-ро-шо, – по слогам протянул он. – Подскажите, в какие числа вы били один?

Я мысленно подсчитал.

– С шестнадцатого по двадцать девятое.

Напротив нас на подоконник присел коллега Самохвалова, широкоплечий, с мускулистой шеей. Он закурил, с интересом слушая наш разговор. Я не заметил, когда ушли женщина и старичок.

– В эти дни вы не уезжали с озера? – продолжил следователь.

– Нет. Я был там постоянно.

– Кто может подтвердить ваши слова?

– Зачем их подтверждать?

Двое бесстрастно смотрели на меня. Третий продолжал строчить на бумаге в углу.

– Из Москвы на ваше имя поступил запрос, – проговорил Самохвалов. – Двадцать четвёртого июня от гражданина Кобелева, – следователь сверился с записями в бумагах, – Евгения Валерьяновича поступило заявление в городское управление внутренних дел города Петербурга на розыск его жены Веры Анатольевны Кобелевой. Вернувшись из заграничной командировки, он не застал жену дома. Кобелева должна была прилететь вечером двадцать второго июня. Двумя днями раньше, то есть двадцатого июня, Кобелев разговаривал с женой по телефону. Последний раз её видели соседи по даче Орловского Владимира Дмитриевича, вашего отца, двадцать первого июня вечером. По указанным Кобелевым адресам друзей и знакомых Кобелева не появлялась. В Петербурге её тоже не видели.

Во рту у меня пересохло. Ладони покрылись липким потом. За окном шумела улица, но мне показалось, что шумит у меня в ушах.

– Кобелев утверждает, что вы имеете отношение к исчезновению его жены.

Очевидно, моё лицо отразило неподдельный страх.

Самохвалов выбрался из-за стола и отошёл в глубину комнаты.

– А почему этот Кобелев думает, что я имею отношение к исчезновению его жены? – сорвавшимся от волнения голосом спросил я.

Следователь вернулся к столу.

– Кроме вас, у отца еще были дети или родственники? – спросил он.

– Не знаю. Мне говорили, что нет. Прямых, кажется, нет.

– Что именно оставил ваш отец?

Я назвал.

– Ничё себе! Тогда у Кобелева есть причины подозревать вас! – сказал следователь.

Моё сердце учащенно забилось.

– Ерунда какая-то, – пролепетал я. – Это же не может служить серьезным основанием, чтобы… – я сглотнул, сам не понимая, что хотел сказать.

Двое ждали завершения фразы.

– М-м-да! – Самохвалов подумал и заговорил снова: – Через несколько дней, после вашего отъезда из Москвы, Орловский, Кобелева получила от вас письмо, в котором вы заявляете о своих притязаниях на наследство вашего отца. Письмо отпечатано на машинке и отправлено из нашего отделения связи. Вслед за тем Кобелева подала иск в суд на свои права по наследству.

Я разинул рот от удивления.

– Какое письмо? – наконец спросил я.

– После исчезновения Кобелевой в квартире вашего отца при осмотре была найдена копия искового заявления в суд от вашего имени на раздел имущества.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил я, совершенно сбитый с толку.

– Я-то ничего не хочу сказать! – Следователь ухмыльнулся. – Я от вас хочу что-нибудь услышать! Меня меньше всего интересуют ваши дела в Москве. Своей работы хватает. Не знаю, что между вами и Кобелевой произошло, но родственники у неё очень серьёзные. Не прошло суток с её исчезновения, а они уже поставили на уши всю милицию обеих столиц. Нам оттуда позвонили!

– Подождите! – проговорил я. – Ерунда какая-то получается. Выходит, что я договариваюсь с Верой о том, что никаких притязаний на имущество не имею. Получаю от неё деньги. Затем приезжаю домой. Пишу и отправляю ей письмо. А затем, не дожидаясь ответа, возвращаюсь в Москву, чтобы подать иск в суд! Хотя даже не представляю, как это делается! Если уж на то пошло, зачем мне писать ей, когда я могу позвонить?

Самохвалов протиснулся за стол.

– Допустим, логическую цепочку ваших мотивов и поступков выстроить просто, – сказал он. – Вы получили деньги. Первая эйфория прошла. Вы прикинули, что этих денег недостаточно. Написали письмо, чтобы ваш поступок не посчитали подлым. Затем вернулись в Москву и подали иск в суд.

– Так иск я всё-таки подал? До суда он дошёл? – теряя терпение, спросил я. – Если я собрался судиться, причем здесь исчезновение Веры? Мне-то оно зачем?

– Да не волнуйтесь вы так! – снова ухмыльнулся следователь. – У вашего отца наверняка остались друзья, которые не дадут вас в обиду. Нас это дело не касается. Пусть им занимаются те, кому его поручили. Нас попросили узнать, где вы были в предположительный день исчезновения Кобелевой. Только и всего.

Самохвалов ближе наклонился ко мне, подложив под живот руки.

– Ну хорошо, Анатолий, – сказал он. – Давайте по порядку. Вы утверждаете, что безвыездно находились на озере три недели?

Я кивнул.